Уроки жизни от блокадницы Анны Кудрявцевой

Фото: gelpriboy.ru

27 января отмечается 79 лет со дня освобождения Ленинграда от фашисткой блокады.

Время безжалостно. Уходят фронтовики. Уходят те, кто пережил дни Ленинградской блокады. Но тем ценнее каждое их слово, каждое сохранившееся в памяти свидетельство того страшного времени.
Когда я пришла в гости к Анне Викторовне Кудрявцевой, меня встретила не старушка, а элегантная женщина почтенного возраста. Белая блузка, брошь под воротником, аккуратно собранные под ободок волосы.
— Это привычка ленинградской интеллигенции? — не удержалась я от вопроса.
— Наверное, да, — улыбается Анна Викторовна.

Отец восьмилетней Анечки Солововой был актёром Мариинского театра. С началом войны актёрские семьи эвакуировали под Кострому, но волею судьбы они вернулись домой. С последним эшелоном. Вскоре мост был взорван, город осаждён.
Самое тяжёлое воспоминание – первая блокадная зима. Голод. Холод. Синий свет от коптилок и затемнения.

— Папа был снайпером, воевал на Ладоге, — рассказывает Анна Викторовна. — Благодаря ему мы имели возможность добыть какое-никакое пропитание. Но после тяжёлого ранения в ногу его отправили в глубокий тыл. Там он, подлечившись, учил снайперскому делу курсантов. Домой вернулся только осенью 1945-го. А мы на всё время блокады остались одни. Умерла от голода бабушка. Умер младший братишка.

— Сначала мы прятались в бомбоубежище, а потом, устав бояться и прятаться, вернулись в свою квартиру, — вспоминает Анна Викторовна. — Мама ходила дежурить на крышу, тушить бомбы-зажигалки. Это такая стеклянная колба молочно-белого цвета, набитая фосфором, при взрыве она поджигала всё вокруг. Надо было успеть сунуть её в песок или в воду.

Самым ужасным был голод. Чего только не приходилось есть ленинградцам: обезжиренный жмых от семечек (шрот), столярный клей; резали на кусочки и варили ремни – от них был запах кожи, как будто едой пахло. Распаривали дуранду – спрессованные бруски жмыха, оставшиеся от производства муки. Голодные люди мечтали «дожить до травы».

В 1942-м, когда открылась Дорога жизни через Ладогу, вместе с продовольствием передавали семена. Вся площадь вокруг Исаакиевского собора была засажена капустой. А вокруг – военная охрана. Овощи шли только в общие столовые. Ребятня с мешочками ходила к столовым за ботвой. А ещё собирали лебеду и, перемолов всю эту смесь, жарили на сухой печке травяные котлеты. У кого находилось для жарки чуть-чуть олифы, были счастливыми людьми. По карточкам давали водку, дрожжи и табак – всё это менялось на кусочек хлеба. Ещё кисеты с табаком носили раненым в госпиталь.

— Мы читали военным стихи, пели песни, помогали им писать письма домой, а они делились с нами хлебом и супом, — беспокойные руки Анны Викторовны перебирают старые фотографии: — Я была настолько худой, что дразнили дистрофиком на палочке. В декабре 1942-го мама устроила меня в стационар. Вот такой «толстушкой» я оттуда вышла.

Анна Викторовна показывает снимок, девочка на котором выглядит гораздо младше и худее, чем на довоенном, и продолжает:
— В 1943-м жить стало намного легче. Появилась связь с Большой землёй. Работали школы, общественные бани. По карточкам стали давать американскую тушёнку, хвойный отвар от цинги. В квартирах поставили печки-буржуйки. А ещё всю блокаду работало радио. Мы слышали из репродуктора голоса Ольги Берггольц и Веры Инбер и знали – город жив. Сколько же радости доставляли залпы наших «Катюш», когда немца погнали из пригородов. Сколько ликования было, когда в городе появилось электричество. Мы знали, что, несмотря ни на что, выжили.
Как тут не вспомнить слова блокадницы Ольги Берггольц: «Ты проиграл войну, палач, едва занёс на город руку!»

Пережив блокадное время, Анна Викторовна жила в любимом городе до 1959 г. Окончила техникум лёгкой промышленности. Работала на швейной фабрике. Потом поехала в геленджикский дом отдыха, где встретила свою любовь. Так тут и осталась. Дважды были попытки вернуться в город на Неве, да, видно, не судьба.

Инна Кузнецова